Творческий путь Сергея Тихонова насчитывает уже пару десятилетий. Тем не менее, он не частый гость на выставочных площадках, а уж соло-шоу было по пальцам пересчитать. Можно подумать, что причина кроется в неспешном методе работы, с которым Тихонов подходит к созданию своих вещей, или в особого рода петербургской скромности: мол, хорошее искусство должно найти дорогу к зрителю без оголтелого селф-пиара, выдруживания институционального внимания, вернисажных петтингов и карьерного шейка. Все это вполне относится к герою сегодняшней выставки, однако главную причину нужно искать не в этом. Про Сергея очень непросто писать: объяснить его дежурным набором галерейных заклинаний не получается, подхоронить в одну из немногочисленных местных братских арт-могилок тоже.

Он явно отличается от Некрореализма, у вождей которого он учился. Если бы Некрореализм был лучше описываем, выставляем и осмысляем, понять Тихонова было бы проще: части некрометода он взял, эстетику переработал, интонацию и содержание выработал полностью свои. Но, поскольку для широкой публики Некрореализм остается неисследованным материком, такие выкладки мало что объяснят.

Он явно не бьется с молодым петербургским искусством: ни с институционально заточенными выпускниками «Про Арте», ни с веселым кишением «Севера 7».

Так же, при некотором внешнем сходстве, его не получится проспрягать по нехитрой парадигме объектно-ориентированной онтологии в изводе выставочного агрегатора «TZVETNIK». Вырос такой автохтонный гриб вот и классифицируй его! Работы Тихонова сюжетны, если не сказать сценарны — многие герои-аллегории-чудища кочуют из картины в картину, явно сохраняя не только свои внешние признаки, но и характер, функционал. Даже чистые графемы, орнаменты, атрибуты наполнены конкретными смыслами и вставляются в работы как слова во фразу. Список действующих лиц говорит сам за себя: разные страшилища похожие на птицу, луна, дерево, ребенок, одинокий герой, (вполне пугающий) вдохновляемый или преследуемый духами, чаша, зеркало, волки, змеи — толи алхимический трактат, толи средневековая легенда, толи модернистское переложение того и другого. Пласт ассоциаций, аллюзий и ссылок, который привносят эти персонажи совершенно устраивает художника: он фундирует и маскирует, то, что Тихонов хочет показать, пережить и одновременно скрыть от равнодушного или враждебного зрителя, а личная мифология позволяет поэтическим языком рассказывать очень личные, травматичные сюжеты и даже делать политические заявления.

Хотя, равнодушие зрителя кажется несколько деланным: мало кто готов к тому, что на выставке современного искусства с ним будут разговаривать о том, о чем интересно Сергею Тихонову, и так, как он это делает. Гораздо проще увидеть в его работах унылое демонстративное аутоэротическое расковыривание душевного недуга, эдакий новый постинтернетовский сюрреализм, чем согласиться расшифровывать иероглифы со следами чужой мятущейся души посреди мира, погруженного во мглу. Одиночество, сложности с общественными стандартами и соответствием социальным ожиданиям, мучительные межличностные отношения, индивидуальность и талант, соприродные миру духов и оскверняемые биологической механикой быта– готические, романтические сюжеты, облизанные со всех сторон и низведенные до карикатурности массовой культурой, тем не менее воспроизводят себя в каждом времени и поколении. Только говорить о них всерьез все сложнее. У Тихонова, при всех метафорах, культурных наслоениях и экивоках, это получается неожиданно, пугающе и звонко.